Говард Лавкрафт

Вне времени

в скором времени надоел сотрудникам музея своими

бесконечными вопросами, порой отражающими неглубокие знания, своей манией

постоянно требовать перестановки предметов в витрине для того, чтобы

сфотографировать их.

На нижнем этаже, в библиотеке, он долго осматривал цилиндр и рулон

пленки, фотографируя их под разными углами. Он также требовал, чтобы ему

показали все книги, имеющие хоть какое-то отношение к примитивной культуре

и затонувшим континентам, и провел там несколько часов, делая заметки.

Наконец он ушел, правда только для того, чтобы отправиться в университет и

посмотреть (если позволят) мерзкий запрещенный "Некрономикон", хранящийся

в библиотеке.

Пятого апреля статья появилась в воскресном выпуске "Билэр" в

сопровождении бесчисленных фотографий мумии, цилиндра, иероглифов,

написанная в том особенном инфантильном стиле, который, по мнению "Билэр",

привлекал клиентуру. Набитая ошибками, преувеличениями, сенсационностью,

статья получилась как раз такая, что привлекала внимание дураков. В

результате наш мирный музей был наводнен болтливой, шумной и абсолютно

некультурной толпой.

Конечно, были и умные, и эрудированные посетители, которых привлекла

не ребяческая статья, а фотографии. Я прекрасно помню появившегося в

ноябре весьма странного субъекта, смуглого, бородатого, в тюрбане, с

каким-то неестественным голосом и тяжелым акцентом, с удивительно

невыразительным лицом и в забавных нитяных перчатках на руках. Он назвал

мне свой адрес в грязном квартале Вест-Энда, и свое имя - Свами

Мандапутра. Этот тип был невероятно эрудирован в том, что касалось

оккультизма, и его, кажется, искренне и глубоко взволновало поразительное

сходство между иероглифами пленки и некоторыми знаками и символами

древнего, забытого мира, о котором, как он говорил, многое знал

интуитивно.

В июне известность мумии и рулона шагнула за пределы Бостона, и музей

со всего мира получал просьбы оккультистов и исследователей прислать им

сведения и фотографии. Нашему персоналу это не нравилось, потому что мы,

научное учреждение, лишены симпатий к мечтателям и к фантастике. Однако мы

вежливо отвечали на все запросы. В результате этой нашей любезности в

"Эколт Ревью" появилась документированная статья известного мистика из

Нового Орлеана, Этьена Дорана Мариньи, в которой он указывал на

идентичность некоторых любопытных геометрических рисунков на цилиндре и

различных иероглифов на пленке с идеограммами ужасного значения

(переписанными с древних монолитов или ритуальных тайн многих сект

эзотерических фанатиков), приведенных в запрещенной "Черной Книге" Фон

Юитца.

Мариньи напоминал о страшной смерти Фон Юитца в 1840 году, через год

после публикации его страшной книги в Дюссельдорфе, и добавил несколько

леденящих кровь комментариев о предполагаемых источниках информации Фон

Юитца. В особенности он упирал на поразительное сходство, соответствие

рассказов, по которым Фон Юитц устанавливал связь между большей частью

чудовищных идеограмм, воспроизведенных им. Нельзя было отрицать, что эти

рассказы, в которых совершенно определенно упоминались цилиндр и рулон,

имели явную связь с предметами, хранившимися в музее. Однако рассказы эти

были до того экстравагантны, говорили о таких незапамятных временах и

таких фантастических аномалиях древнего исчезнувшего мира, что им можно

было не столько верить, сколько ими восхищаться.

Конечно, широкая публика была увлечена, потому что выдержки из статьи

появились в прессе всего мира. Повсюду публиковались иллюстрированные

статьи, повествующие о легендах "Черной Книги", распространяющиеся об

ужасах мумии и о сходстве иероглифов и рисунков на цилиндре с символами,

приведенными фон Юитцем. Они раздували безумную и бесстыдную

сенсационность, пропагандируя невероятные теории и гипотезы. Число

посетителей музея утроилось, и всеобщий интерес подтверждался избытком

почты, которую мы получали. Почты, в основном, глупой и гротескной.

Похоже, что мумия и ее происхождение соперничали с великим кризисом,

который был главным предметом разговоров в 1931 и 1933 годах. Что же

касается меня, то главным эффектом этого коллективного безумия оказалось