Говард Ф.Лавкрафт

Кошмар в Ред-Хуке

ежедневно прибывающие в Ред-Хук, возвращаются обратно обычно

только самые неразговорчивые.

В настоящем положении дел Мелоун обнаружил едва уловимые признаки некой

тщательно сберегаемой, некой ужасной тайны, несравнимой ни с одним из самых

тяжких общественных пороков, о которых столь отчаянно вопиют добропорядочные

граждане и которые столь охотно бросаются исцелять священники и филантропы.

Ему, совмещавшему в себе пылкое воображение со строгим научным подходом, как

никому другому было ясно, что современный человек, поставленный в условия

беззакония, неумолимо скатывается до того, что в своей повседневной и

религиозной практике начинает следовать не указаниям разума, а темным

инстинктам, сохранившимся у него с доисторических времен, когда он еще мало

чем отличался от обезьяны.

Именно поэтому горланящие и сыплющие ругательствами процессии молодых

людей с невидящими глазами и отмеченными оспой лицами, попадавшиеся

детективу в предрассветные часы на замусоренных улицах Ред-Хука, заставляли

его всякий раз вздрагивать от отвращения чисто антропологического свойства.

Группки этих молодых людей можно было увидеть повсюду: то они приставали к

прохожим на перекрестках, то, развалившись на дверных ступенях, наигрывали

на примитивных музыкальных инструментах какие-то непостижимые мелодии, то

пьянствовали или пичкали друг друга грязыми историями у столиков кафетерия в

Боро-Холл, а то заговорщицки шептались о чем-то, столпившись вокруг

заляпанного грязью такси, припаркованного у высокого крыльца одного из

полуразвалившихся домов с заколоченными окнами. При всей своей

омерзительности они интересовали Мелоуна гораздо больше, чем он мог

признаться своим товарищам по службе, ибо за ними скрывалась некая

чудовищная сила, берущая начало в неведомых глубинах времени, некое

враждебное, непостижимое и бесконечно древнее социальное существо, в своих

проявлениях не имеющее ничего общего с бесконечными списками деяний, повадок

и притонов преступного мира, с таким тщанием составляемыми в полицейских

архивах. Внутри его зрело убеждение, что эти молодые подонки являются

носителями какой-то жуткой доисторической традиции, хранителями

беспорядочных, разрозненных обломков культов и обрядов, возраст которых

превосходит возраст человечества. Слишком уж сплоченными и осмыслеными были

их действия, и слишком уж строгий порядок чувствовался за их внешней

безалаберностью и неряшливостью. Мелоуну не доводилось попусту тратить время

на чтение таких книжонок, как принадлежащие перу мисс Мюррей Колдовские

культы Западной Европы , а потому ему и в голову не приходило усомниться в

том, что среди крестьян и некоторых других слоев населения издревле

существует обычай устраивать нечестивые тайные сборища и оргии, восходящий к

темным религиозным системам доарийского периода и запечатленный в народных

преданиях как черная месса или ведьмовской шабаш . Он ничуть не сомневался и

в том, что зловещие порождения урало-алтайского шаманства и азиатских

культов плодородия дожили до наших дней, и лишь иногда содрогался, пытаясь

представить себе, насколько

древнее и ужаснее должны они быть своих самых древних и самых ужасных

описаний.

3

Заняться серьезным изучением Ред-Хука Мелоуна заставило дело Роберта

Сейдама. Сейдам, ученый потомок древнего голландского рода, после смерти

родителей унаследовал ровно такое количество денег, которое позволяло ему не

гнуть спину ради хлеба насущного, и с тех пор жил отшельником в просторном,

но изрядно пострадавшем от времени особняке, что его дед своими руками

построил во Флэтбуше во времена, когда эта деревушка представляла из себя не

более, чем живописную группу коттеджей в колониальном стиле, притулившихся к

островерхой, увитой плющом протестанской церквушке с небольшим голландским

кладбищем позади. В этом уединенном жилище, возвышающемся в окружении

почтенного возраста деревьев,

Сейдам провел за книгами и размышлениями без малого шестьдесят лет,

отлучившись лишь однажды, лет сорок тому назад, к берегам Старого Света, где

и пребывал, занимаясь неизвестно чем, полных восемь лет. Он не держал слуг и

мало кому позволял нарушать свое добровольное затворничество. Старых друзей

он давно научился избегать, а немногочисленных знакомых, с кем еще