Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

лад, эту мысль.

То она отливалась в форму требования гражданского, даже

политического подвига: призыв этот звучит у Радищева, у

Рылеева, у Герцена, у Некрасова, у шестидесятников, народников

и т. д. вплоть до большевиков. То художественную деятельность

совмещали или пытались совместить с проповедничеством

православия: началось это со славянофилов и Гоголя и

завершилось Достоевским. То, наконец, художники слова

предчувствовали, искали и находили либо, напротив, изнемогали в

блужданиях по пустыне за высшим синтезом религиозно-этического

и художественного служения: не говоря о том же Гоголе и Льве

Толстом, вспомним и задумаемся об Алексее Толстом, Гаршине,

Владимире Соловьеве, Блоке, Вячеславе Иванове; вспомним о

прорывах космического сознания, отображенных в творчестве

Ломоносова, Державина, Тютчева; найдем в себе достаточно

зоркости, чтобы усмотреть готовность сделать первый шаг по

духовному пути в рано оборвавшихся биографиях Грибоедова,

Пушкина, Лермонтова; в образах лесковских праведников и в

горячей вере этого живописца религиозного делания; обратим

внимание на глубокое чувство и понимание Христа у Леонида

Андреева, которое он пытался выразить в ряде произведений, и в

первую очередь - в своем поразительном 'Иуде Искариоте', -

чувство, все время боровшееся в душе этого писателя с

пониманием темной, демонической природы мирового закона, причем

эта последняя идея, столь глубокая, какими бывают только идеи

вестников, нашла в драме 'Жизнь Человека' выражение настолько

отчетливое, насколько позволяли условия эпохи и художественный,

а не философский и не метаисторический склад души этого

писателя!* Проследим далее все ту же вестническую тенденцию,

хотя и искаженную, в антропософском учительстве Андрея Белого;

в бредовых идеях Хлебникова о преображении Земли и в его

сумасшедших мечтах - стать правителем земного шара для этой

цели; в гражданском подвиге уходившего все глубже в

религиозность Гумилева; в высокой попытке Максимилиана Волошина

- определить свою личную линию художника и современника

революций и великих войн религиозно-этической заповедью: 'В дни

революции быть человеком, а не гражданином'.

=================================================

* В одну из своих предыдущих инкарнаций Л. Андреев жил в

Палестине, где был крупным купцом. То была эпоха императоров

Августа и Тиберия. Об Иисусе Христе Андреев в сущности, только

слышал, но был один случай, когда он видел Христа издалека на

иерусалимской улице. Спаситель шел с группой учеников. Встреча

продолжалась несколько секунд и Андреев не знал, Кто это, но

лицо Иисуса его поразило и врезалось в память навсегда.

=================================================

Недаром же великая русская литература начиналась с оды

'Бог'. Не случайно на первых же ее страницах пламенеют

потрясающие строфы пушкинского 'Пророка'. - Общепринятое

толкование этого стихотворения сводится к тому, что здесь будто

бы изображен идеальньй образ поэта вообще; но такая

интерпретация основана на ошибочном смещении понятий вестника,

пророка и художественного гения. Не о гении, вообще не о

собственнике высшего дара художественной одаренности, даже не о

носителе дара вестничества гремит этот духовидческий стих, но

именно об идеальном образе пророка. Об идеальном образе того, у

кого раскрыты, помощью Провиденциальных сил, высшие способности

духовного восприятия, чье зрение и слух проницают сквозь весь

Шаданакар сверху донизу и кто возвещает о виденном и узнанном

не только произведениями искусства, но всею своею жизнью,

превратившейся в житие. Это - тот идеальный образ, который

маячил, как неотразимо влекущая цель, перед изнемогавшим от

созерцания химер Гоголем, перед повергавшимся в слезах на землю

и воздевавшим руки к горящему над Оптиной пустынью Млечному

Пути Достоевским, перед тосковавшим о всенародных знойных

дорогах странничества и проповедничества Толстым, перед

сходившим по лестнице мистических подмен и слишком поздно

понявшим это Александром Блоком.

Некоторые скажут: хорошо, что этот идеальный образ лишь

маячил; жаль только, что бесплодное порывание к нему лишило нас

тех художественных творений, которые бы создали Гоголь и