Лобсанг Рампа

Тибетский мудрец

без шеи. Каждое несло оружие - большой обломок дерева. С одного конца он сужался как рукоятка, другой же конец представлял из себя узел или нарост, и он по прочности превосходил обычное дерево, из которого изготовлялась дубина. Существа прошли мимо. Одно из них, женщина, на ходу кормила грудью ребенка. Беззвучно ступа­ли они по топи, без единого всплеска или хлюпанья, при полной тишине. Я проводил их взглядом и затем вновь, как мне показа­лось, впал в дрему, поскольку когда я опять поднял глаза, то увидел великолепный город.

Город был выстроен из светящихся камней различных цветов, здесь мосты были в ширину улиц, и над дорогами неслись механи­ческие птицы, наполненные людьми. Эти приспособления могли останавливаться и зависать в воздухе, когда люди входили или выходили. Затем, совершенно неожиданно, все обернулись и стали пристально всматриваться в линию горизонта, пролегающую по верхушкам горной цепи. Вскоре оттуда послышался раскатистый гул, и затем показалась целая стая механических птиц, закружив­шаяся над городом. Люди повсюду бежали. Некоторые падали на колени и принимались молиться, однако священники, я заметил, не задерживались для молитвы, они вложили всю свою энергию в побег. После нескольких минут кружения дверцы, находящиеся в днище этих птиц, раскрылись, и оттуда посыпались металлические коробочки. Затем дверцы закрылись, и механические птицы ис­чезли из поля зрения. Город поднялся в воздух и пылью опустился на землю, и только затем мы услышали удар и ощутили сотрясе­ние, поскольку взгляд быстрее слуха. До нас донеслись крики лю­дей, заваленных балками и погребенных в пыли.

И вновь навалилась дремота, только так я и могу это назвать - дремота, потому что мне не удалось уловить никакого разрыва между тем, что я видел, и тем, что предстало моему взору теперь. Это были уже другие, более поздние времена, и я увидел выстроен­ный город, великолепный город, город превосходной красоты. Он был действительно произведением искусства. Шпили парили вы­соко в облаках, и утонченные ажурные металлические мосты сое­диняли одно здание с другим. Повсюду были люди, люди занима­лись своими обычными делами, покупали, продавали, останавли­вались на углах улиц и обсуждали происходящее. Затем послышал­ся страшный гул, и неисчислимая стая механических птиц спло­ченными рядами пронеслась над головами людей, которые смея­лись, выкрикивали приветствия и махали вслед. Механические птицы беспрепятственно продолжали свой путь. Они пересекли гряду, и затем до нас донесся удар и скрежет. Теперь мы знали, что «наша сторона» отплатила врагу за причиненный ущерб. Но... но механические птицы возвращались, или не возвращались, ибо они были не наши, они были другие, какие-то из них были другой формы, многие - других цветов. И они нависли над нашим горо­дом, и вновь посыпались бомбы. Наш город был сметен шквалом огня, огонь ревел и свирепствовал, и все было выжжено и упало пеплом на землю. Ажурные металлические мосты на зданиях на­калялись докрасна, затем белели, а потом начинали таять, и жид­кий металл падал, как дождь. Вскоре я стоял на равнине - это единственное, что осталось от всего этого. Не было деревьев, вели­колепные озера исчезли, обратились в пар, и я стоял и смотрел вокруг себя и пытался понять смысл всего этого, почему одни Садовники Земли бились против других Садовников? Но смысла в происходившем я не увидел. Затем мир вздрогнул и померк. Я обнаружил, что сижу на стуле рядом с Ламой Мингьяром Дондупом. Он выглядел печаль­нее всех, кого я когда-либо встречал в своей жизни.

- Лобсанг, это случается с миром миллионы лег. Здесь были люди высокого культурного уровня, но каким-то образом они поссорились с другими, и каждая из сторон настолько разбомбила или расстреляла противоположную, что осталось лишь несколько человек, которые укрылись в пещерах. Через несколько лет они выползли, чтобы дать начало новой цивилизации. И эта цивили­зация в свою очередь будет уничтожена, и все останки будут втоп­таны глубоко в землю земледельцами, которые пытаются засеять вспаханную войной землю.

Лама выглядел бесконечно печальным, он сидел, подперев подбородок ладонью. И затем произнес: