Блаватская

Из серии кошмарные рассказы

потащили карету великого артиста к его дому, оба немца вернулись в своё скромное жилище. На них было жалко смотреть. Мрачные и удручённые, они сидели на своих обычных местах у камина и хранили молчание.

- Самуэль! - воскликнул наконец Франц, бледный как смерть. - Самуэль, нам остаётся теперь только умереть... Ты слышишь меня?... Мы ничтожества! Мы были безумцами, когда полагали, что в этом мире кто-то может соперничать с ... ним! - Имя Паганини застряло у него в горле, и Франц обречённо рухнул в кресло.

Морщинистое лицо старого учителя вдруг побагровело. Его маленькие зелёные глазки засветились мерцающим светом, когда, наклонившись к своему ученику, он прошептал хриплым, надтреснутым голосом:

- Нет, нет! Ты ошибаешься, мой Франц! Я учил тебя, и ты овладел всеми тайнами великого искусства, которые простой смертный и вдобавок крещёный христианин может перенять у другого такого же простого смертного. Разве есть моя вина в том, что эти проклятые итальянцы прибегают к услугам Сатаны и дьявольским ухищрениям чёрной магии, чтобы безраздельно господствовать в искусстве?

Франц взглянул на своего учителя. В его воспалённых глазах горел зловещий огонёк, который недвусмысленно говорил ему, что ради обретения подобного могущества, он, не задумываясь, продал бы свои тело и душу дьяволу.

Однако Франц не проронил ни слова и, отведя взгляд от Клауса, задумчиво посмотрел на догорающие угли.

Сонмы давно забытых бессвязных грёз, которые в дни юности казались Францу такими реальными, а потом были им отвергнуты и постепенно стёрлись из памяти, теперь вновь наполнили его сознание так же ярко и живо, как и прежде. Воскресшие тени Иксиона, Сизифа и Тантала предстали перед его мысленным взором, гримасничая и вопрошая: Что значит ад для тебя, человека в него не верящего? Но даже если ад действительно существует, то это ад, описанный древними греками, а не нынешними изуверами, то есть местность, населённая разумными тенями, для которых ты можешь стать вторым Орфеем.

Франц почувствовал, что вот-вот сойдёт с ума, и, машинально повернув голову, он снова посмотрел прямо в глаза своему старому учителю, а затем отвёл взгляд от его воспалённых очей.

То ли Самуэль понял, что творится в душе его ученика, то ли решил отвлечь его от мучительных размышлений, - это останется загадкой как для читателя, так и для самого автора. Но какими бы ни были его намерения, немец произнёс с притворным спокойствием:

- Франц, мой дорогой мальчик, я говорю тебе, что мастерство

этого проклятого итальянца лишено естественности, что дело здесь не в

трудолюбии и одарённости. Не смотри на меня так дико, ибо то, о чём я

говорю, на устах у миллионов людей. Выслушай меня и постарайся

понять. Тебе известна странная история, которую рассказывают о

знаменитом Тартини? Он умер в одну прекрасную ночь, ночь шабаша,

задушенный своим демоном, который научил его тому, как заставить петь

скрипку человеческим голосом, вложив в неё посредством заклинаний

душу юной девы. Паганини сделал больше. Чтобы наделить свой

инструмент способностью издавать человеческие звуки, такие как

рыдания, крики отчаяния, мольбы, стоны любви и ярости, - словом,

научить скрипку передавать самые пронзительные оттенки человеческого

голоса, Паганини убил не только свою жену и любовницу, но и своего

друга, который относился к нему с такой нежностью, как никто другой

на свете. Затем он сделал четыре струны для своей волшебной скрипки

из кишок последней жертвы. В этом заключается секрет его

завораживающего таланта, той всепоглощающей мелодии, того сочетания

звуков, которыми тебе никогда не удастся овладеть, если только...

Старик не закончил последней фразы, поражённый дьявольским взглядом ученика, и закрыл лицо руками. Франц тяжело дышал, и выражение его глаз напомнило Клаусу взгляд гиены. Он был смертельно бледен. Какое-то время он не мог говорить и только ловил ртом воздух. Наконец он едва слышно произнёс:

- Ты в этом уверен?

- Конечно, я даже надеюсь тебе помочь.

- И... и ты действительно считаешь, что лишь добыв струны из человеческих кишок, я смогу соперничать с Паганини?! - спросил Франц после короткой паузы и опустил глаза.

Старый немец открыл лицо и с каким-то странным выражением решимости на нём тихо ответил: