Франклин Мерелл-Вольф

Пути в иные измерения (Часть 2)

проявления. Записи случаев Космического Сознания демонстрируют, что равновесие это должно было достигаться на совершенно разных уровнях.

В западном мире Плотин, кажется, владел самым значительным сознательным управлением внутренним проникновением. Но он жил в уединении и отличался такой глубокой неприязнью ко всему плотно-физическому, что, говорят, даже стыдился, что обладает физическим телом. Он передал свои ценности миру посредством своей философии и через немногих личных учеников. На другом полюсе - такой человек, как Уолт Уитмен, который откровенно любил физическое и долгое время жил в совершенно противоположной среде. Уитмен явно способен был делать то, что было совершенно невозможным для Плотина. Но, с другой стороны, у Плотина Свет проявляется с гораздо большей ясностью, и он, в отличие от Уитмена, был способен сознательно проникать в эти внутренние состояния.

Какое из этих двух достижений является большим благодеянием для мира? Не думаю, чтобы на этот вопрос был какой-то абсолютный ответ. Все зависит от нужд времени, того слоя человечества, на который оказывается влияние, и от врожденных способностей индивидуума, достигшего Космического Сознания. Один способен на гораздо более широкий непосредственный человеческий контакт, а другой может проявлять Свет с гораздо большей чистотой и полнотой, но в состоянии достигнуть лишь сравнительно немногих, которые лучше подготовлены. Итак, нужны оба.

Что касается меня, то в настоящее время я еще не утвердился в рабочем равновесии. Чем лучше соотнесение с Внутренним, тем труднее переносить грубые мирские силы, которые иногда проявляются в настолько завуалированной форме, что с трудом поддаются описанию. Если же я, напротив, укрепляю себя так, что могу легче переносить эти силы, то обнаруживаю, что внутренняя ясность заметно помрачается. Я склонен удалиться в пустынные места и действовать оттуда. Какое именно рабочее основание более целесообразно и желательно, еще неясно. В настоящее время, хотя я живу в частичном уединении, но в психической атмосфере огромного центра популяции нахожу трудным преодолевать влияние мирской силы - это является бременем даже для физического организма. Сумею ли я укрепить внешний план, не нарушив чувствительности к Внутреннему, покажет время. Лично я лишь с великой неохотой принял бы помрачение внутренних способностей ради того, чтобы расширить сферу прямого личного контакта. Чтобы принять этот путь, я должен быть убежден, что социальные ценности, достигнутые таким образом, будут того стоить.

В течение трех месяцев мои усилия были почти полностью сосредоточены на проблеме выражения внутренних событий в письменной форме, и, как можно было ожидать, основные объективные следствия Перехода отразились именно на способностях, проявляемых в такой работе. Я обнаружил заметное возрастание понимания и интроцепции. Мне никогда не удавалось за такое короткое время написать столь многое, к тому же имея дело с понятиями, почти не поддающимися определению. Я чувствую, что в моем сознании зарождается некая новая форма концептуального понимания, но оно недостаточно осязаемо и ускользает от четкого определения. Сомнительно, чтобы существующие вербальные конструкции и даже логика могли служить ему облачением. Если наши привычные концепции считать 'гранулированными' и поддающимися определению, то этот новый вид понимания можно назвать текучим или функциональным, не имеющим четких границ. Насколько я могу выразить, это выглядит примерно так: какая бы мысль ни зарождалась в сознании, тут же получает признание противоположная идея; тогда первоначальная идея обретает свойство какой-то текучести, что как будто приводит к уровню, который синтезирует ее и противоположную идею. В этом есть что-то от диалектической формы Гегеля, но это не движение по ряду отдельных триад, а скорее - непрерывный, текучий процесс. В некотором отношении этот концептуальный поток походит на завихрения в сознании, поскольку во всем этом есть что-то вроде 'выворачивания наизнанку', происходящего постоянно. Пока я не пытаюсь выразить эту 'синтезированную' мысль, она сохраняется в ясности высокого порядка. Кажется, что она не противоречит логике как таковой, но как будто требует новых, еще не признанных ее законов. Когда же я пытаюсь придать этой мысли формулировку, у меня возникают трудности. Она стремится ускользнуть, а я нередко чувствую что-то вроде начинающегося головокружения. При этом, как бы я ни старался, меня не покидает ощущение, что то, о чем я пишу или говорю, верно лишь отчасти. Таким образом, сентенции