Баркер Эльза

Последние письма живого усопшего Часть 3

я даже не предполагал,

насколько реальна нависшая над моей страной в это кризисное время

опасность, вызванная кармой, которую создали ещё первые поселенцы.

Разумеется, они полагали, что поступают правильно, избавляя себя и

избранную ими землю от простодушных, и в то же время таких сложных

туземцев, чья цивилизация была старше, чем цивилизация Европы, и

которые любили эту землю так, как могут любить её только люди,

познавшие свободу на её просторах.

Когда магическая пляска закончилась, и её участники начали один за

другим исчезать среди лесных теней, я решительным шагом направился

прямо к центру круга, желая поговорить с любым, кто выразит желание

откликнуться на моё предложение знакомства.

Неожиданно я столкнулся лицом к лицу с величественным вождем, голова

которого была украшена тем убором из длинных перьев, где каждое перо

символизирует какой-либо смелый поступок, или какое-либо иное

достижение его обладателя. (Какая, однако, это была замечательная

традиция! Какой стимул к активной деятельности! Каждый краснокожий

получал свидетельство о своих достижениях в виде пера к головному

убору.)

Лицом он походил на ястреба, а его глаза светились внутренним огнем;

такая интенсивность чувства и мысли может проявляться лишь у лидера,

у человека, способного повелевать другими людьми.

И я обратился к нему мысленно, поскольку не знал ни слова из его

языка:

-- Я только что стал невольным свидетелем вашей церемонии. Не могли

бы вы немного рассказать мне о ней? Насколько я понял, она была

направлена на мир людей, которые еще не перестали дышать.

Взмахом своей властной руки он приказал удалиться всем оставшимся

спутникам, еще не успевшим покинуть поляну, и вскоре мы остались одни

-- только он и я.

-- Я пришел как друг, -- сказал я, заметив, что он колеблется.

И это было правдой; поскольку, несмотря на все его предпринимавшиеся

по неразумности попытки причинить вред, чувствовалось, что в его душе

живет сознание справедливости, та способность избирать между истинным

и ложным, то предчувствие закона, которое, будучи достоянием разума,

придает ему особое достоинство, и вызывает уважение окружающих. Он

вовсе не был похож на дилетанта, промышляющего омерзительным,

первобытным колдовством, но, скорее, на священника, требующего

воздаяния, на племенного полубога, который в один прекрасный день

может стать не разрушительной, но созидательной силой, орудием

великого Духа Америки, о котором я говорил в одном из прошлых писем,

Прядильщика Судеб, отвечающего за нашу страну.

Мы смерили друг друга глазами, и я отбросил занавес, скрывавший до

того мои мысли, дабы он смог увидеть мой разум своим разумом и

понять, что я уважаю, и в некоторой степени даже понимаю его.

-- Ты видел то, что ты видел, -- сделал вывод вождь.

-- А ты не возражаешь против моего присутствия?

-- Нет.

Я всё ещё ощущал свежий запах соснового леса, и мой новый знакомый

тоже величественно запрокинул голову и, казалось, пил этот запах.

-- Свобода прекрасна, -- сказал он, -- и земля эта раньше была нашей.

Он как будто оправдывал себя и своих спутников, и я понял, что он

уловил в моих мыслях осуждение. Я был рад убедиться в том, что могу

общаться с ним непосредственно -- разум к разуму; так же как рад я

был каждой возможности расширить горизонты своего знания и завести

знакомство с человеком, обладающим сильной волей.

-- Но свободная земля должна быть открыта для всего мира, -- сказал

я, -- и для тебя, и для меня, и для всех других людей и моей, и твоей

расы.

-- Мы так не думаем, -- последовал ответ.

-- Но, -- настаивал я, -- разве мы оба -- и ты, и я -- не

наслаждаемся сейчас этой свободой?

Довольно сложно передать словами те мгновенные вспышки мыслей,

которые мы адресовали друг другу, те картинки, которые то и дело

возникали между нами, пока я старался деликатно, но настойчиво

убеждать его в том, что для благополучия его расы вовсе не требуется

уничтожать мою.

Я рассказал ему о том, как душа, на время покидающая землю,

возвращается туда вновь, но уже в другой форме, и эта мысль оказалась

для него настолько новой, что мне пришлось за недостатком слов

представлять свою мысль во всех мельчайших деталях. Я рассказал ему,

что многие сотни его сородичей, и в том числе -- наиболее знаменитые

из них, уже вернулись в материальный мир, в ту Америку, которую они

любили раньше, что у них теперь белые тела, и распознать их можно

только по особой остроте взгляда, по походке, да еще некоторым