Лобсанг Рампа

ДОКТОР ИЗ ЛХАСЫ (Часть 1)

кресла пилота. Только теперь я почувствовал, что сломал себе обе лодыжки. И все же, приложив некоторые усилия, мне удалось кое-как выбраться из этой ямы. На локтях и коленях я отполз подальше от вонючего месива.

Оказавшись на сухой земле совсем недалеко от остатков самолета, которые все еще догорали, я снова потерял сознание, на этот раз от боли и усталости. Вскоре сильные удары по ребрам привели меня в чувство. Японские солдаты издали увидели пламя и пришли поглазеть на разбившийся самолет, рядом с которым оказался я.

— Это единственный, кто выжил, — произнес голос надо мной. Я открыл глаза и увидел японца с ружьем, к которому был прикреплен штык. Штык был нацелен в мое сердце.

— Я привел его в чувство, чтобы он знал, что его убивают, — сказал японский солдат своему товарищу и собирался уже было вонзить в меня штык.

— Стой! — Раздался в этот момент голос офицера, подоспевшего к месту событий. — Возьмите его в лагерь. Мы заставим его рассказать, кто летел в этом самолете и почему его так хорошо охраняли. Возьмите его в лагерь. Мы допросим его.

Солдат набросил ремень своего ружья на плечо, схватил меня за ворот и поволок за собой. — Тяжелый попался, — сказал он. — Помоги мне. Один из его компаньонов подошел к нему и взял меня за руку. Вместе они поволокли меня, обдирая кожу на моих ногах о каменистую землю. Вскоре к ним присоединился офицер, который, очевидно, задержался для того, чтобы обследовать обломки самолета.

— Несите его! — раздраженно крикнул он и, посмотрев на кровавые следы, которые оставляло на земле мое израненное тело, ударил солдат ладонью по лицам. — Если он потеряет столько крови, что его нельзя будет допросить, вы ответите мне за это!

Поэтому некоторое время мне дали возможность спокойно полежать на земле, пока один из солдат ходил за тележкой. Поскольку я высокого роста и довольно тяжелый, низкорослым японским солдатам пришлось здорово попотеть, пока они довезли меня до расположения своей части.

В конце концов я оказался в доме, который использовался японцами в качестве тюрьмы. Перед дверью меня грубо выбросили из тележки и за шиворот втянули в камеру. Дверь с грохотом захлопнули и закрыли на замок. Я остался один в камере, а у двери поставили часового. Через некоторое время мне удалось поправить сломанные лодыжки и наложить на них лубки. Лубками послужили случайные куски дерева, которые оказались в камере, раньше служившей, вероятно, кладовой. Для того, чтобы закрепить лубки, мне пришлось оторвать длинные полосы материи от своей одежды.

Много дней я пролежал в этой камере, где кроме меня были только пауки и крысы. Кормили меня раз в день. Мне давали чашку воды и объедки со стола японских часовых. Вероятно, это были те куски пищи, которые они пожевали и выплюнули. Однако выбирать не приходилось. Я, должно быть, провел в этой камере больше недели, потому что мои кости начали уже срастаться. И вот однажды после полуночи дверь широко распахнулась, и в камеру вошли несколько японских солдат. Меня поставили на ноги. Им приходилось поддерживать меня под руки, потому что мои лодыжки были еще слишком слабы, чтобы выдерживать вес моего тела. Затем вошел офицер и ударил меня в лицо.

— Твое имя? — спросил он.

— Я — офицер китайской армии, который попал в плен. Больше мне нечего вам сказать, — ответил я.

— Настоящие мужчины не попадают в плен, — сказал офицер. — В плену оказываются только жалкие трусы. Ты мне все расскажешь.

Однако я молчал. Они стали бить меня по голове плоскими частями своих мечей, щипать, давать пинки и плевать на меня. Поскольку я продолжал молчать, они стали прижигать мое лицо и тело окурками и жечь спичками пальцы. Только тогда я оценил все то, чему когда-то научился. Я не сказал ничего. Они не могли заставить меня заговорить. Я просто продолжал молчать, думая о другом. Я знал, что в сложившейся ситуации это самая лучшая линия поведения.

В конце концов солдат не выдержал и ударил меня прикладом по спине. От неожиданного сильного удара я повалился на землю и некоторое время не мог дышать. Офицер подошел ко мне, плюнул мне в лицо, ударил ботинком и сказал:

— Когда мы вернемся, ты будешь говорить. Я лежал на полу и не мог пошевелиться. У меня не было сил встать. В эту ночь ко мне никто не пришел. На следующий день тоже никого не было, и на следующий день, и на следующий. Три дня и четыре ночи я пролежал без воды и пищи, не видя никого. Изнемогая, я лежал и думал о том, что же будет со мной дальше.

На четвертый день в камеру вошел офицер, но на этот раз уже другой. Он сказал, что меня не убьют и будут