Кандыба Виктор Михайлович

Тайны казахских шаманов

и заклинания, он опрокидывал назад голову и закатывал под лоб свои глаза'. Но это вовсе не было бессознательным состоянием, Окэн отдавал себе отчет в том, что делал. 'Окэн представлял нам своих духов в образе людей различных возрастов обоего пола, одаренных бессмертием, а потому он нередко переменял мотивы соответственно полу и возрасту; например, для призывания дев 'чарующей красоты', как он выражается, [он] брал мотив более нежный и сладострастный. Особенно интересно то, что среди его злых духов есть так называемые 'пять русских', для призыва которых он берет, к удивлению, какой-то уличный мотив русской песни'. Таким образом, состояние экстаза не означает, что баксы совершает непредсказуемые действия.

Сведения о казахстанско-среднеазиатском шаманстве до сих пор не привлекались исследователями с целью понять природу шаманского экстаза. Между тем рассмотреть в этом плане сеанс баксы полезно. В разных культурах экстатическое состояние шамана имеет свои особенности. Чтобы характеристика шаманского экстаза была адекватной, отражающей его основные признаки, надо учесть по возможности все известное нам разнообразие форм, ибо в некоторых формах могут быть более выпукло представлены признаки, не получившие четкого проявления в других. Шаманский экстаз получил в научной литературе разные объяснения. В конце Х1Х-начале XX века на смену мнению, усматривавшему в действиях шамана ловкий обман, пришла другая точка зрения, согласно которой шаманов следовало считать людьми с больной психикой и расстроенными нервами.

Заявление, что шаман во время камлания подвержен припадкам, связанным с какой-то психической болезнью, наивно. Шаману положено совершать ритуал в соответствии с традициями, и действительный припадок, во время которого он не мог бы владеть собой, а то и потерял бы сознание, несомненно, должен нарушать ход обряда. Понимая это, сторонники взгляда на шамана как на неврастеника и психопата утверждали: шаман наделен 'огромной властью управлять собой в проме-зкутках между действительными припадками, которые случаются в течение церемонии'; 'шаман в отличие от обычного неврастеника и истерика обладает способностью искусственно регулировать припадки болезни'. Эти разъяснения не убеждают.

В описаниях камланий заметно важное обстоятельство: баксы не подвержен 'припадкам' до или после обряда. Перед сеансом он спокойно сидит среди собравшихся в юрте людей, угощается бараниной, рассказывает какие-либо истории или, напротив, сторонится общей беседы, готовясь к обряду. Он не падает на пол, не закатывает глаза, не кричит. (Здесь уместно сослаться и на мои полевые материалы, собранные среди узбеков. Я неоднократно расспрашивал и самих шаманок, и близких к ним людей о том, случаются ли у шаманок внезапные припадки или иные проявления 'ненормальности' в повседневной жизни - скажем, во время приема гостей или домашних работ. Ответ неизменно был один и тот же: нет.) Странности ('ненормальности') в поведении шамана появлялись тогда, когда он приступал к проведению обряда. 'Глаза его в это время наливались кровью, готовые выпрыгнуть из орбит, изо рта текла пена, и его в конце концов начинала бить 'падучая'... Полежав немного, баксы быстро поднимался на ноги, дико озирался и, грохаясь снова со всех ног на подушки, начинал что-то несвязно бормотать'. Я уже писал, что 'припадки' и 'обмороки' шамана неотделимы от обряда. Они логически связаны с его задачами и содержанием. Они предусмотрены обрядом. Именно такое 'ненормальное' поведение и ожидалось от камлающего шамана. Оно было понятным для всех: шаман преображался, потому что им овладевали духи-помощники. Во время камлания шаман вел себя так, как требовали от него его верования. Это заключение, основанное преимущественно на сибирских материалах, находит новые подтверждения в сведениях о шаманстве народов Казахстана и Средней Азии.