Э. Я. Голосовкер

Сказания о Титанах (Часть 2)

правду живой жизни так, как обычные глаза видят обычную правду. Был тут и вдвойне слепой прорицатель Тиресий, лишенный богами глаз, сам нуждающийся в поводыре.

      Был тут и Истребитель мира титанов, безумный Геракл, сын Зевса, великий убийца поневоле, более могучий, чем бог. И был тут Пелей, герой-полубог, познавший тяжесть безмолвного брака с бессмертной и не чаявший близкого возмездия: родила ему нереида Фетида сына, храбрейшего среди героев, но не бога. Стала бы она женой Зевса, родила бы от Зевса сына; был бы тот сын сильнее отца и его молний и овладел бы миром.

      И был тут наставник героев, мудрый кентавр Хирон, обреченный на безысходную муку, и еще Силен! И пока все смотрели на Асклепия, Силен припадал губами к бурдюку с вином, отпивал глоток за глотком и мурлыкал свою песенку:

      Жил Хирон, Жил Силен. У-лю-лю!

      О многом говорили в эту вторую ночь в пещере Хирона его друзья и ученики. Сам же Хирон молчал, и они не знали, слышит ли он их или весь он ушел в страдание. Закрыты были его глаза, как у дремлющего, и до того был он тих, что Тиресий сказал:

      -- Даже бушующее море горя уступает дыханию покоя.

      Никто из сидящих в пещере, кроме пьяного Силена, не знал, что в те часы, укрепляя себя мыслью, принимал бессмертный кентавр великое решение, так как не мог уже победить мыслью страдание и только волей титана сдерживал жалобу и стон.

      Говорили сперва гости о двух мирах, о живой и мертвой жизни. И Феникс, пытливый и упрямый, всегда доискивающийся чего-то, что тревожило его своей смутностью, спросил:

      -- Телем, ты слыхал об истине: где она? И ответил Телем:

      -- Истина -- дело смертных. Но кто хочет исцелять, тот знает: живая жизнь борется с мертвой жизнью, и в этом вся истина -- в их борьбе. Только в мире живой жизни, где радость, есть истина. В мире мертвой жизни истины нет -- там только забвение.

      И все же Феникс продолжал допытываться у Телема:

      -- Но я смертен, Телем, и во мне есть мысль. Не она ли борется со смертью?

      И ответил за Телема Геракл:

      -- Со смертью борются руками. Тяжело отводить ее руку. Она сильнее великана. Но Геракл отводил. Тогда спросил его Феникс:

      -- Ты слыхал об истине, Геракл? Удивился герой-полубог:

      -- Кто она? Титанида? Богиня? Или демон подземной мглы? Не слыхал я о такой бессмертной.

      И тогда все посмотрели на Геракла, и опять Феникс спросил его:

      -- Знаешь ты, что решает в мире?

      -- Сила.

      -- Истина есть та сила.

      Но Геракл только повел плечами и сказал:

      -- Не встречал я еще такой Силы. Если встречу -- поборется Геракл и с Истиной.

      И снова все при этих словах посмотрели на мышцы Геракла, так как знали, что Геракл не умеет шутить.

      Тут припомнил Феникс слова Хирона:

      'Сила -- в мысли высокой. Чем выше мысль, тем она и сильнее. Покоряет она и большое, и малое. Великая жалость была силой Асклепия, потому что была она его самой высокой мыслью. Не от слабости -- от великой силы истекает великая жалость'.

      Тогда заговорили гости Хирона о жалости и снова вспоминали слова Хирона, хотя никто не мог сказать, так ли точно говорил Хирон:

      -- Боги думают, что для большой жалости нужно и большое время, и, любуясь жизнь, забывают о малой жалости -- для тех, у кого для жизни малое время.

      Так оно для Олимпа, для неба бессмертных, где время только и бывает большим. Но Асклепий говорил: 'И в малом времени вмещается большая жалость, у кого она есть'. Эту жалость и дарил он смертным. Не гордился он своим бессмертием, как боги неба, а радовался ему, как земной бог, потому что, будучи бессмертным, мог всегда источать смертным сострадание врачевателя.

      В том-то и была сила Асклепия.

      Удивили эти слова Геракла, и он спросил:

      -- Где же тут сила? Вот лежит он, земной бог, перед нами, поверженный богами неба. Если сила в высоком, то у великанов были бы самые высокие мысли, а у чудовищ -- самая чудовищная жалость. Боролся я с великанами и чудовищами, но не встречал я у великанов и чудовищ жалости. Непонятна мне такая сила. Моя сила -- я сам.

      Но когда Геракл это сказал, поднял вдруг голову Силен и пробурчал, причем неизвестно было, шутит ли он или говорит серьезно:

      -- Ох, Геракл, и объешься же ты когда-нибудь подвигами! Лучше выпей со мной. Еще есть у меня полбурдюка истины. Поборет она и Геракла.