Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

древних идолов, наверху этой кучи торчали гипсовые ноги в

сапогах. С почерневших портретов под потолком строго взирали маститые

старцы, в их лицах усматривались знакомые черты Федора Симеоновича,

товарища Жиана Жиакомо и других мастеров. Весь этот архаический хлам

надлежало давным-давно выбросить, прорубить в стенах окна и установить

трубки дневного света, но все было заприходовано, заинвентаризовано и

лично Модестом Матвеевичем к разбазариванию запрещено.

На капителях колонн и в лабиринтах исполинской люстры, свисающей с

почерневшего потолка, шуршали нетопыри и летучие собаки. С ними Модест

Матвеевич боролся. Он поливал их скипидаром и креозотом, опылял дустом,

опрыскивал гексахлораном, они гибли тысячами, но возрождались десятками

тысяч. Они мутировали, среди них появлялись поющие и разговаривающие

штаммы, потомки наиболее древних родов питались теперь исключительно

пиретрумом, смешанным с хлорофосом, а институтский киномеханик Саня

Дрозд клялся, что своими глазами видел здесь однажды нетопыря, как две

капли воды похожего на товарища завкадрами.

В глубокой нише, из которой тянуло ледяным смрадом, кто-то застонал

и загремел цепями. "Вы это прекратите, -- строго сказал я. -- Что еще за

мистика! Как не стыдно!.." В нише затихли. Я хозяйственно поправил

сбившийся ковер и поднялся по лестнице.

Как известно, снаружи институт выглядел двухэтажным. На самом деле

в нем было не менее двенадцати этажей. Выше двенадцатого я просто

никогда не поднимался, потому что лифт постоянно чинили, а летать я еще

не умел. Фасад с десятью окнами, как и большинство фасадов, тоже был

обманом зрения. Вправо и влево от вестибюля институт простирался по

крайней мере на километр, и тем не менее решительно все окна выходили на

ту же кривоватую улицу и на тот же самый лабаз. Это поражало меня

необычайно. Первое время я приставал к Ойре-Ойре, чтобы он мне объяснил,

как это совмещается с классическими или хотя бы с релятивистскими

представлениями о свойствах пространства. Из объяснений я ничего не

понял, но постепенно привык и перестал удивляться. Я совершенно убежден,

что через десять-пятнадцать лет любой школьник будет лучше разбираться в

общей теории относительности, чем современный специалист. Для этого

вовсе не нужно понимать, как происходит искривление

пространства-времени, нужно только, чтобы такое представление с детства

вошло в быт и стало привычным.