Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 2)

влечением. Я определяю ценность хороших яблок не

тем, что вычитаю их сумму из суммы плохих, а соображением, сохраняют ли еще

некоторую ценность первые, несмотря на наличность вторых.

Подобно тому как при наслаждении хорошими яблоками я оставляю без

внимания плохие, так же отдаюсь я и удовлетворению желания после того, как

стряхнул с себя неизбежные при этом мучения.

Если бы пессимизм и был прав в своем утверждении, что в мире содержится

больше страдания, чем удовольствия, это не влияло бы на воление, так как

живые существа тем не менее продолжают стремиться за остающимся

удовольствием. Эмпирическое доказательство того, что страдание перевешивает

радость, было бы - будь оно вообще возможно - хотя и в состоянии показать

бесперспективность философского направления, усматривающего ценность жизни в

избытке удовольствия (эвдемонизм), но неспособным представить воление вообще

неразумным, ибо воление направлено не на избыток удовольствия, а на

остающееся еще за вычетом страдания количество удовольствия. Последнее же

предстает все еще достойной стремления целью.

Пытались опровергнуть пессимизм, утверждая, что невозможно вычислить

перевес удовольствия или страдания в мире. Возможность всякого подсчета

основывается на том, что вещи, подлежащие счету, могут быть сравнимы друг с

другом по своей величине. Но вот же, всякое страдание и всякое удовольствие

имеют определенную величину (силу и продолжительность). Даже различные

ощущения удовольствия мы можем по крайней мере приблизительно сравнивать по

их величине. Мы знаем, что доставляет нам больше удовольствия - хорошая

сигара или хорошая острота. Поэтому против возможности сравнения различных

видов удовольствия и страдания по их величине нечего возразить. И

исследователь, ставящий себе задачей определение в мире перевеса

удовольствия или страдания, исходит из вполне правомерных предпосылок. Можно

высказать утверждение об ошибочности выводов пессимизма, но нельзя

сомневаться в возможности научной оценки количеств удовольствия и страдания,

а вместе с тем и в возможности определить баланс удовольствия. Но неверно и

то, когда утверждается, что из результата этого вычисления можно сделать

какие-либо выводы относительно человеческого воления. Случаи, когда мы

действительно ставим ценность нашего поступка в зависимость от перевеса

удовольствия или неудовольствия, относятся к числу тех, когда предметы, на

которые направлена наша деятельность, нам безразличны. Если дело идет для

меня о том, чтобы порадовать себя после работы посредством какой-либо игры

или легкого разговора, и мне совершенно безразлично, что именно делать для

этой цели, то я спрашиваю себя: что доставит мне максимальное удовольствие?

И я, конечно, откажусь от поступка, если весы склонятся в сторону

неудовольствия. Когда мы хотим купить игрушку для ребенка, то при ее выборе

мы думаем о том, что доставит ему наибольшую радость. Во всех других случаях

мы вовсе не принимаем свои решения исключительно только по балансу

удовольствия.

Итак, если пессимистическая этика считает возможным с помощью

доказательства о преобладании страдания над удовольствием подготовить почву

для самоотверженной отдачи себя культурной работе, то она не принимает в

соображение, что на человеческое воленне - по его природе - нельзя оказать

никакого влияния подобным воззрением. Стремление людей сообразуется с

количеством удовлетворения, возможного после преодоления всех трудностей.

Надежда на это удовлетворение является основой человеческой деятельности.

Работа каждого человека в отдельности и вся культурная работа человечества

проистекает из этой надежды. Пессимистическая этика полагает, что она должна

явить человеку невозможность погони за счастьем, чтобы он посвятил себя

своим подлинно нравственным задачам. Но эти нравственные задачи суть не что

иное, как конкретные природные и духовные влечения; и к их удовлетворению

стремятся, несмотря на выпадающее при этом страдание. Погони за счастьем,

которую намеревается искоренить пессимизм, стало быть, вовсе не существует.

Человек выполняет задачи, которые ему надлежит выполнить, потому что,

действительно познав их сущность, он - в силу особенностей своего существа -

хочет их выполнить. Пессимистическая этика утверждает, что человек может