Ричард Бах

За пределами разума

рядом с моим маленьким воздушным корабликом, и обращаюсь к звёздам.

— Если мне суждено понять, что со мной происходит, — шепчу я Арктуру, — то покажи мне то, что я должен знать. Я не понимаю, что мне делать дальше. Это твоё. Я сдаюсь, пусть будет что будет.

Под легчайшим дуновением ветра, словно вздыхая по невозвратимым тысячам лет, трава прошептала:

— Пусть будет, что будет.

4

Я лежу во мраке, подоткнув под себя со всех сторон тонкое одеяло, и дышу медленно и глубоко. Расслабься. Пусть будет, что будет.

Это — не твоя тайна. Тебе ничего не надо решать. Что есть, то есть. Твоё дело — быть спокойным. Твоя миссия — быть невозмутимым.

Глубоко вдыхаю. Пауза. Медленно выдыхаю. Долгая спокойная пауза. Вдыхаю холодный воздух. Пауза. Выдыхаю теплый воздух. Моя единственная обязанность: быть.

Тёмный воздух окутывает меня, проникает в меня, ночь становится мной. Странное ощущение лёгкости, парения и, в то же время, бесконечной тяжести и слияния с землёй.

Пока я наблюдал, бесстрастно отмечая детали, всё вокруг меня пришло в движение: так скользит ночной пейзаж за окнами, когда неслышно тронется поезд.

Едва различимый шорох ускорения во мраке. Не обращай внимания, Ричард, какая тебе разница. Пусть. Принимай. И такой утешительной была эта мысль, что я даже не пошевелился, пока изменялись границы моего пространства.

Всё было хорошо. Я дышал спокойно, размеренно и беззаботно. Передо мной возникло мягкое сияние.

Когда стены легко и бесшумно остановились, был день. Я по-прежнему лежал среди изумрудной травы под глубоким небом. Каб и ночь исчезли. Я находился рядом с какой-то тропинкой на небольшом холме.

Я повторял мысленно: «Спокойно, не спеши, дай себе время». Аккуратно, бесшумно я приподнялся и сел, а затем встал на ноги. В эту минуту далеко позади меня послышался нарастающий гром, и я обернулся.

Крыша ангара выгибалась длинной, но неглубокой аркой в пятидесяти футах над землёй. Под аркой широченной полосой блестели оконные стёкла, сотни оконных стёкол.

Ещё ниже, под окнами, — гигантские двери высотой футов тридцать. Глубокие низкие раскаты грома издавала одна из тех массивных дверей, откатываясь на роликах.

Я смотрел и не двигался. Голоса — далекие, неразборчивые. Смех. Мужчины в белых комбинезонах. Механики, подумал я; нет, скорее наземная инженерная группа.

Низкий грохот не прекращался, чёрный прямоугольник входа становился всё шире. Наконец, шум сразу стих, и дверь остановилась.

Где-то рядом запела птица — четыре резкие ноты, обращённые к солнцу. Я эту песню никогда не слышал.

Затем, из глубины ангара показался самолёт — маленький открытый биплан. Он медленно выкатывался на дневной свет.

Серебристые крылья, такой цвет бывает у металлической стружки из-под станка. Серый фюзеляж цвета пыли, и снова серебристые поверхности рулей.

Самолёт тащили два механика, уцепившись каждый за конец своего крыла, а ещё один сзади толкал тележку, в которую упирался хвостовой костыль.

Ветер доносил их разговоры, но на таком расстоянии звуки смешивались, и я не мог понять ни слова.

Я хорошо знаю и люблю аэропорты, для меня аэропорт всегда родной дом, в каком бы уголке планеты он ни находился. Не раздумывая, я направился по тропинке прямо к ангару.

Нет, это не Томас-Морс Скаут, подумал я. Может быть, Авро-504? Эту машину я лично никогда не видел, разве что на рисунке. Похоже, я нахожусь в Англии.

Самолёт медленно катился по ровной горизонтальной поверхности травяного поля, образовавшего вокруг ангара правильный квадрат со стороной в одну милю.

Никаких взлётных полос, никаких рулёжных дорожек; это вообще не аэропорт, просто аэродром.

Тропинка повернула направо, затем, снова налево. На минуту ангар скрылся из виду за посадкой, и я занервничал, словно, потеряв этот компас, я вынужден буду плутать в темноте.

Но вскоре лесопосадка закончилась, уступив место ровным рядам цветов. Примула. Возможно, здесь она называется первоцветом.

Теперь, громадный ангар возвышался слева от меня. Прямо перед ним стояло здание из камня и дерева, а слева размещалась стоянка для машин.

Здесь я снова остановился. На посыпанной гравием площадке стояло семь автомашин. Я не мог узнать ни одной из них. Почти все они были