Ричард Бах

За пределами разума

намного проще садиться в кабину и выбираться из неё. При этом, верхнее крыло получается более стреловидным и красивым, а центр тяжести сместился как раз туда, где он и должен быть...

— Да, но это же Тайгер Мот, не так ли, Дерек? Это не Киттен?

— Этот самолёт будет называться так, как этого захочет мистер де Хейвиланд, наш клиент из вашего времени. Отличный мужик.

— Вы хотите сказать, что Джеффри де Хейвиланд... копирует? Эту вашу конструкцию? И называет её своей?

Готорн нахмурился.

— Ничего подобного. Каждый конструктор мучается со своей проблемой до изнеможения. Она у него стоит перед глазами. Она ему снится. Он грезит наяву. И вот, наступает момент — ответ готов!

Он второпях зарисовывает его на салфетке, на первом попавшемся клочке восковки, и его проблема решена! Откуда, как вы думаете, приходят этиответы?

— Отсюда? — Мой голос дрогнул.

— Лучшие конструкторы — те, кто знают, в какой момент следует разгладить лоб, расслабиться и позволить новому устройству появиться на бумаге.

— Так эти устройства появляются отсюда?

— Да, из ОПСВ.

— Из... откуда?

— Из ОКП. Отдел Помощи-Сквозь-Время, Сондерс-Виксен Эйркрафт, Лтд. Мы всегда рады помочь.

Он тронул меня за плечо и показал тележку, нагруженную секциями крыльев; тележку толкал сборщик в белом комбинезоне с вышитым на спине чёрным логотипом компании.

— Смотрите. Мы называем их «закрылками». При снижении скорости они открываются, воздушная струя проскальзывает под ними по верхней плоскости крыла, и вместо срыва потока, мы получаем дополнительную подъёмную силу. Здорово, правда?

Но меня мучила другая мысль.

— Так эти аэропланы вашей конструкции или его?

Он обернулся ко мне с решительным намерением объяснить суть дела:

— Ричард, эта конструкция существует, как возможность именно такой комбинации именно этих элементов, она существовала всегда, с тех пор, как существуют пространство и время.

Первый, кто начертит её схему, может назвать её, как ему угодно. В каждом мире действуют свои законы и понятия о том, кому она должна принадлежать, и в большинстве случаев они различны.

Он снова нахмурился, стараясь сосредоточиться.

— В нашем мире она именуется Киттен и надлежащим образом запатентована и защищена законом, как Сондерс-Виксен SV-6F.

Джеффри де Хейвиланд в своём времени, которое вы называете вашим прошлым, называет её Тайгер Мот, она запатентована на его имя. Женевьева де Ларош в своём времени назвала её Бабочкой и зарегистрировала под маркой Авьон Ларош. И так далее, вы понимаете? Это — бесконечно.

Готорну не хватало слов, он даже расстроился. Я подумал, что, кажется, я чего-то не догоняю.

— Поймите, дело не в конструкции. Конструкция — это невидимая структура большого летательного аппарата, она всегда была и всегда будет, независимо от того, откроет её кто-нибудь или нет. Но летает она, как лисица!

Он засмеялся. — Это у нас здесь такое словечко.

— Вы очень добры, Дерек, — сказал я. — Я уже действительно понимаю, о чём вы говорите.

— Я тоже, — улыбнулся он, внимательно глядя на меня.

В конце конвейера узлы собирались в единое целое, сияющее всеми цветами радуги по выбору заказчиков.

На одних самолётах красовались наименования компаний, на других — имена пилотов или владельцев; на учебных самолетах никаких надписей не было, если не считать жирной порядковой буквы алфавита на корпусе — J, К, L и т. д.

Где-то снаружи включился двигатель; его рёв то нарастал, то спадал до тихого урчания.

Какое же это должно быть ощущение, думал я, когда ты, в один прекрасный день, приходишь на завод и получаешь готовый новехонький собственный биплан!

— Эти двигатели, это не Роллс-Ройс Джипси Мэйджор?

— А вы, как думаете?

— Думаю, что нет.

— Мы используем Тривейн Марк Цирцея 2.

— Понимаю. А я бы называл их Джипси Мэйджор.

— Называйте, — сказал он великодушно.

Мы продолжали разговор о самолётах; время от времени, мы останавливались, когда он хотел показать мне какую-нибудь особенно удачную деталь, опасаясь, что я мог не обратить на неё внимания.