Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 2)

я помнил, что происходило ночью. Но понять впоследствии значение воспроизводимых с ленты звуков — увы.

Какой-то странный голос, надтреснутый и глухой — он подобен скрипу некоей древней таинственной двери, словно сон есть не сон, а сама смерть.

Ручка с бумагой работали несколько лучше, и когда строки, наконец, перестали нечитаемо наползать друг на друга, мне удалось узнать кое-что о путешествиях той части меня, которая никогда не спит.

Бесконечность горных цепей в стране сновидений, полёты во множестве, и множество школ, и океанов, бьющихся у стен высоченных утёсов, всё время — странная обыденность и урывками — редкое мгновение, то ли из прошлой жизни, то ли из того, чему предстоит ещё быть.

Довольно скоро я заметил, что дни мои — те же самые сны, и точно так же они скрываются в глубинах забвения.

Безвозвратно утерянные события прошлой среды, и даже прошедшей субботы — столкнувшись с этим, я начал вести записи дней, подобно тому, как перед этим фиксировал ночи, и довольно долго меня преследовало опасение: а вдруг я позабыл уже почти всю свою жизнь?

Когда же у меня набралось несколько коробок записей, и лучшие из них — мои самые любимые рассказы — были собраны вместе, чтобы составить эту книгу, я обнаружил: забыто, в общем-то, не столь уж многое.

Ибо, что бы ни случалось — тяжёлые времена или времена радостные, какие бы фантазии ни приходили мне на ум в полёте — я записывал всё, заполняя рассказами и заметками страницы лётного журнала.

Их набралось несколько сотен — этих страниц. Купив первую, в своей жизни, пишущую машинку, я пообещал самому себе: никогда не писать о том, до чего мне нет дела. Ни о чём, что не изменило бы каким-то образом мою жизнь. Приятно — мне почти полностью удалось это обещание исполнить.

Однако, есть на этих страничках места, написанные не слишком хорошо.

Мне приходится зашвыривать ручку куда-нибудь подальше, иначе, нет никакой возможности удержаться и не переписать наново «С чайками что-то не то» и «Я никогда не слышал, как звучит ветер» — первые из моих рассказов, которые удалось продать журналам.

Ранние рассказы включены в эту книгу потому, что даже сквозь неловкость стиля начинающего, неизбежно проглядывает то, что происходило с ним, и его мысли для кого-то могут стать моментами обучения и, возможно, лучиком улыбки для того, кому плохо.

В начале того года, в который мой «Форд» ко мне вернулся, я написал послание к самому себе — поперёк календаря, там, где Ричард Бах из отдаленного будущего смог бы на него наткнуться:

«Вот он, этот день — ты дожил до него. Каким образом? Сейчас кажется, что для этого должно случиться чудо. Издали «Чайку Джонатана»? Фильмы? Совершенно неожиданные новые проекты? С каждым днём всё идёт лучше и лучше, счастливее и счастливее? А что ты думаешь о моих нынешних страхах?»

Р. Б. 22 марта 1968 г.

Возможно, ещё не слишком поздно, возникнув из тумана, ответить на его вопросы.

Ты выжил потому, что принял решение не сдаваться — тогда, когда битва отнюдь не доставляла тебе удовольствия… Это и было единственным необходимым чудом. Да, «Джонатан», в конце концов, издан. Фильм и другие идеи, о которых ты даже не задумывался — всё это только-только начинается. Так что, будь добр, не трать время на волнения и страхи.

Ангелы — они всегда говорят что-нибудь в этом роде: не дрейфь, и стенания тоже ни к чему, всё будет о'кей. Я-тогдашний, вероятно, глянул бы хмуро на меня-нынешнего и сказал:

— Хорошо тебе говорить, а я со вторника не ел ничего!

А может быть, и нет. Ведь он был оптимистом и веру никогда не терял. До самого конца. Если бы я предложил ему здесь вот заменить слово, там — абзац, это — выбросить, а то — добавить, он сказал бы:

— Ты заблудился, парень, катись-ка ты обратно в своё будущее, мне и без тебя прекрасно известно, как сформулировать то, что я намерен сказать.

Старая формула: профессиональный писатель — тот любитель, который не бросил в самом начале. Каким-то образом, возможно, потому, что не мог долго заниматься ни одной другой работой, неуклюжий дилетант превратился в небросившего любителя, которым и остаётся по сей день.

Я ведь никогда не воспринимал себя, как Писателя с большой буквы — того, кто живёт исключительно ради воплощённых в чернильных строках слов из тайников его замысловатой души.