Ричард Бах

Биплан

Пока, однако, ветер на фоне земли выглядит злобно — он хлещет дорогу длинными плетями из песка, своей силой гнет и треплет сухие деревья.

Мы устремляемся вперед, и мне становится любопытно, что будет дальше, что еще появится из этой пыли. Интересно, пыль и ветер — это всё, о чем предупреждает меня зловещий воздушный поток, относящий нас вправо? Какая-то часть меня будет разочарована, если это всё, если впереди нас не поджидает что-нибудь более хищное, с чем придется вступить в схватку.

Маленькие городки коричневой долины медленно возникают на горизонте и медленно исчезают сзади, ветер становится всё более встречным. Конечно, напоминаю я себе, ветер вообще не дует на самолет, а вот ветер, что я ощущаю, — это от движения самолета по воздуху плюс струя от работающего пропеллера. Мы плывем, словно рыба, по глубокой воздушной реке — плывем относительно воздуха и в то же время движемся по течению вместе со всей его массой.

Классическим примером, который приводят начинающим, тем, для которых полет в новость, служит ситуация со свечкой в урагане: «Если ты на воздушном шаре попал в ураган, то можешь зажечь свечку и ее пламя не будет даже дрожать. А всё потому, друг мой, что ты движешься с той же скоростью, что и ветер, — точно как рыба в реке».

Сомневаюсь, чтобы теорию свечки/урагана кто-то когда-либо проверял, но всё в ней выглядит очень логично — к тому же рыба должна знать, что теория верна. Однако, это трудно сразу принять и осознать, сидя в продуваемой ветром, полной песка кабине самолета, который ползет над длинной пустынной дорогой. Может быть, если бы у меня была свечка... .

Если бы у меня была свечка, мне бы понадобился еще воздушный шар. Успокойся, пилот, и следи лучше за тем, как ты летишь. Если видимость заметно ухудшится, сам знаешь, тебе придется садиться.

На трассе появляется одинокий автомобиль и ловко меня обходит. Мне остается лишь утешить себя тем, что это новая дорогая машина. Он, если бы захотел, наверное, смог бы ехать со скоростью сто миль в час. В маленьких городах люди уступили улицу ветру, и когда подо мной неспешно проплывают их разноликие дома, в памяти встают картины маленьких деревень, протянувшихся вдоль дорог Франции. Пустынно. Ни души. Ставни закрыты, несмотря на то, что сейчас полдень. Мне так и не удалось узнать, где же живут французские крестьяне. И я, и другие пилоты эскадрильи покидали Европу озадаченными — мы никак не могли взять в толк, зачем нужны эти дома и деревни.

Впереди появляется едва различимый в песочной кутерьме ряд заправочных станций, облепивших дорогу с обеих сторон. Это приближается город, и я смотрю в развернутую на коленях карту. Город, город, город, сейчас посмотрим... Это должен быть город... Биг Спринг14 Странное название, особенно в данный момент. К северу от города есть аэропорт, стоит подумать — может, приземлиться? Нет, не стану приземляться. Топлива в баке еще на два часа, и если я буду лететь дальше, то, может быть, и вылечу из эпицентра пыльной бури.

Поднимаемся повыше, чтобы пройти над городом, хотя я уверен, что на фоне завываний ветра никто не расслышит тарахтения пяти цилиндров. Однако в некоторых вещах поступать по правилам уже стало привычкой. Семь минут мы летим над городом. Да, нельзя сказать, чтобы я летел очень уж быстро. Однако, если я буду упрямо следовать своим курсом, ветер вскоре должен повернуться и стать правым боковым, толкающим меня влево и предвещающим хорошие времена.

Длинная пауза. Парашют подо мной снова превращается в камень, не в силах служить мягкой подушкой, как было задумано теми, кто его создал. Мимо плавно проплывает Мидленд. Затем, не менее плавная Одесса, высокие строения которой рвутся в небо из глубин земли. Я воображаю себе, что смотрю с одного из них вниз, и чувствую, как у меня кружится голова. Я, как и многие пилоты, скорее соглашусь лететь в самолете на высоте пятьдесят тысяч футов15, чем взглянуть вниз с крыши двадцатиэтажного дома.

На улицах Одессы я вижу несколько человек, их плащи и куртки безжалостно треплет ветер. А там, впереди, — не кажется ли тебе, что небо стало чуть светлее? Я искоса смотрю из-под своих очков — может быть, но только может быть, небо на западе стало несколько чище. И тот, что жил во мне надеждой, погибает. Вот и всё. Какая-то скромная пыльная буря, даже не очень сильная, и противник сражен наповал. Я делаю круг и приземляюсь в аэропорту Монахэнс, причем для этого мне хватает менее ста футов