Ричард Бах

Чужой на Земле

маски. Я слышу собственный голос в наушниках шлема и знаю, что в высоком стеклянном кубике КДП тот же голос произносит те же слова: — ВВС Два Девять Четыре Ноль Пять. Информация по рулежке, и я прошу разрешения на взлет.

До сих пор странно звучит. Самолет ВВС. Шесть месяцев назад это был самолет Национальной гвардии. Это означало один выходной в месяц, и летай себе, когда есть свободное время. Это была целая игра: летать — так лучше пилотов ВВС, стрелять — так точнее пилотов ВВС, и всё это на старых самолетах, без отрыва от работы на гражданке.

Мы поглядывали на грозные тучи, которые, словно грибы, разрастались над миром, и точно знали, что если стране понадобится дополнительная огневая мощь, то моя эскадрилья станет ее частицей. Каждый из тридцати одного пилота эскадрильи знал это, и знал, что может уйти из нее до призыва на военную службу; и всё тот же тридцать один пилот два месяца спустя перелетел без дозаправки в воздухе на своих стареньких самолетах через Атлантику во Францию. Самолет ВВС.

— Вас понял, Ноль Пятый, — раздается в наушниках чужой голос. — Рулежная дорожка два-восемь, ветер два семь ноль градусов, скорость один пять узлов, альтиметр два девять девять пять, время на КДП два один два пять, взлет разрешаю. Прошу сообщить тип самолета.

Я поворачиваю маленькую шарообразную ручку рядом с альтиметром, чтобы установить в окошке с красной подсветкой цифры 29,95. Стрелки альтиметра чуть шевельнулись. Большой палец в перчатке снова опустился на кнопку микрофона. — Вас понял, диспетчерская. Ноль Пятый — это Фокс Восемь Четыре, курьер. Возвращаюсь на авиабазу Шомон, Франция.

Толстый черный рычаг газа подается вперед, и в напористом реве жаркого грома мой Рипаблик F-84F, чуть помятый, чуть старомодный, повинуясь моей левой руке, трогается с места. Я слегка касаюсь ботинком левого тормоза — и самолет делает поворот. Убираю газ, чтобы не сжечь 600-градусным ураганом из сопла турбины человека с его силовой установкой.

Я выруливаю на старт, проплывая в темноте мимо сонных серебристых силуэтов современных F-1004, и меня охватывает ощущение уюта. Бесконечное потрескивание эфира в наушниках, привычная тяжесть шлема, движение самолета, который, чуть подрагивая на жестких покрышках и заполненных маслом амортизаторах стоек шасси, катит по неровной рулежной дорожке. Словно зверь. Словно преданный и доверчивый, стремительный и тяжелый хищник, самолет, которым я управляю, тихо катится по двухмильной полосе под убаюкивающее бормотание холодного ветра.

Профильтрованный голос оператора КДП вдребезги разносит блаженную тишину в наушниках. — ВВС Два Девять Четыре Ноль Пять, разрешаю взлет. Готовы записывать? Мой карандаш выпрыгивает из рукава куртки и зависает над сложенной полетной картой, прихваченной зажимом планшета на левой ноге. — Готов записывать.

— Взлет разрешаю. ВВС Два Девять Четыре Ноль Пять в аэропорт Шомон... — сокращая слова, я покрываю листок торопливыми каракулями. Получено разрешение лететь по запланированному маршруту — ... через Абвиль, на Лаон, Шпангдалем, Висбаден, Фальцбург, Шомон. — Придется сделать порядочный крюк, чтобы обойти стороной грозовые фронты, обозначенные синоптиком красными квадратами на прямом маршруте до моей базы.

— Набор высоты под контролем радаров, эшелон три три ноль, связь с КДП Англия... Разрешение перетекает из наушников на остро отточенный грифель карандаша: с кем выходить на связь, когда и на какой частоте. Один час и двадцать девять минут полета впрессованы в четырехдюймовый квадратик бумаги, сплошь исписанный карандашом и подсвеченный неярким красным светом. Я повторяю записанное оператору и жму на тормоза, останавливаясь у взлетной полосы.

— Вас понял, Ноль Пятый, повтор правильный. Взлет разрешаю; сведений о других самолетах в зоне не имею.

Снова подаю вперед рычаг газа, и самолет занимает предстартовую позицию на полосе два-восемь. Бетонная полоса широка и длинна. Белая осевая линия на одном конце удерживается носовым колесом моего самолета, а на другом, невидимом конце — крепкой нейлоновой сетью заградительного барьера. Двойной ряд белых огней сходится где-то в черной дали, указывая дорогу.