Ричард Бах

Чужой на Земле

Ведущего. Я смотрю на альтиметр, когда строй выровнялся в трех милях от толпы у взлетно-посадочной полосы. Один быстрый взгляд: 400 футов над землей. Ведущий ромб находится на высоте 500 футов, а мы пристроились 100 футами ниже. Высота не должна меня заботить, но ведь существует любопытство, а я его удовлетворяю. Всегда!

Теперь все эти последние три мили до базы за нами следят американцы. Им интересно знать, так ли хорошо летают летчики Военно-Воздушных Сил без своих самолетов, как и на них. Ромбы строя Сокол сверкают на солнце, и даже из центра, оттуда, где находится Бейкер Блу, весь наш строй выглядит красиво и законченно. Я снова вспоминаю старую аксиому о том, как попадаешь в один и тот же воздушный поток с Ведущим, и не один я об этом думаю.

Второй и Третий подвели свои крылья очень близко к фюзеляжу Ведущего, и мы перепрыгиваем через гребни воздуха так же, как плотный строй бобслеистов перепрыгивал бы через гребни плотного снега. Хлоп. Четыре шлема резко дернулись, четыре пары крыльев слегка прогнулись. Мой руль направления захвачен выхлопами Ведущего, педали тяжело болтаются. Это громыхание тяжелого сопла должно показаться слишком громким даже для людей, стоящих на трибунах вдоль линии полета. Держись прямо. Держись уверенно. Держись плотно.

Но до людей на бетоне даже еще не начало доноситься громыхание, из-за которого пляшут педали моего руля направления. Они видят лишь маленькое облачко серого дыма над горизонтом на севере. Оно вытягивается в стаю летящих серых стрел, выпущенных из единственного лука. Всё тихо. Стрелы увеличиваются в размерах, а люди на земле наблюдают за происходящим и разговаривают. Эти стрелы разрезают воздух со скоростью 400 узлов, но с земли кажется, что их подвесили в холодном чистом мёде.

Потом, когда безмолвный полет достигает начала взлетно-посадочной полосы в четверти мили от трибун, где даже генерал скрывает улыбку за солнечными очками, мед становится обыкновенным воздухом, а 400 узлов превращаются в 24 внезапно встряхнувших землю взрыва. Люди довольно вздрагивают от этого звука и смотрят, как ромбы проносятся по небу, словно замершие, неподвижные геометрические фигуры. В этот момент людей на земле заставляют верить, что самолеты Военно-Воздушных Сил не будут ржаветь под солнцем, и это то, что мы стараемся им доказать.

Уже с убывающим звуком мы проносимся мимо трибун, — и для зрителей снова превращаемся в линию удаляющихся точек, за которыми тянутся две дюжины серых полос разреженного воздуха. Рев наших самолетов исчез так же быстро, как и появился, земля снова стала тихой.

Миновав толпу, мы всё еще сохраняем строй. Полет Бейкера Блу и строя Сокол всё так же существуют для меня, как они существовали всё утро. Кратковременный рев, обрушившийся на людей, для меня остается постоянным и неизменным. Единственное изменение, которое происходит со строем после пересечения поля, — это то, что самолеты отдаляются на несколько футов друг от друга в стороны и назад, и теперь бобслеисты преодолевают ухабы с интервалами в 10 секунд, вместо того чтобы делать это одновременно.

Во время поворота на следующий заход над базой я скольжу вместе с Ведущим Бейкером Блу, чтобы образовать новый рисунок, в котором наш ромб будет находиться в углу огромной группы самолетов. Несмотря на позицию, в которой мы летим, жесткий воздух бьет по нашим самолетам, и струя раскаленных выхлопных газов грохочет над моим вертикальным оперением. Я думаю о предстоящей посадке, надеясь, что легкий бриз начнет дуть вдоль взлетно-посадочной полосы, очистив ее от выхлопных газов к тому моменту, когда мой самолет будет заходить на посадку.

Наверное, они не хотят быть пилотами. Откуда это? Конечно, они хотят быть пилотами. Ведь они наблюдают с земли, вместо того чтобы лететь вслед за крылом Бейкера Блу. Единственной причиной того, что они не летят сегодня, а наблюдают, является то, что они сами не осознают того, что могли бы испытывать. Что может быть лучше, чем летать на самолетах? Если бы полеты были единственной работой летчика Военной Авиации, то я при случае сделал бы карьеру офицера.