Вит Цетнев

Протоколы колдуна Стоменова

не злой. Никола мне допрос учиняет, пошто,

мол, ревешь и чем обижен будешь, ну я ему все и выклал как на духу.

Несправедливо, говорю ему, нечестно Федька наш со мной поступил. Думал, он

за меня заступится. А он меня - цап! - за ухо, да больно так - и в лес

поволок. Я ору дуром, слезами заливаюсь, да тут он ухо мое отпустил и

толкнул меня легонько. Упал я на землю, головой тряхнул, слезы утер -

гляжу: нос к носу лежу с муравейником огромным. Мураши снуют тыщами

туда-сюда, в глазах мельтешат... Тут мне Никола и говорит: 'А ну, Андрюха,

кажь мне на муравейник ентот - увидеть хочу, где справедливость в ем

обитается'... Посмотрел я на него, потом на муравьев опять поглазел: 'Дядь

Никола, дак это ж мураши!' - 'Ну дак и что ж с того? Справедливость,

Андрюха, - она или везде, где только можно, или нигде вовсе. Вот заляг

здесь - и гляди в оба: как только справедливость учуешь, так беги ко мне в

дом, что есть мочи, и докладывай. Растолкуешь мне все, как следует, тады

твою беду поправлю так, как захочешь... Ну а коли не найдешь

справедливость енту - тогда, видать, и нема ее вовсе на белом свете... Но

все равно доложи'. Сказал - да и ушел восвояси, меня одного оставил.

Глазел я глазел, как мураши эти, значит, между собой организуются, но так

никакой справедливости и не углядел...

Следователь (с досадою): - Ну и сволочь этот ваш Никола, ты уж извини

меня!

Стоменов (спокойно): - От чего же так, он мне правду показал, а я ее

усвоил. Пришел я к нему опосля, а он допрашивает: 'Ну как, Андрюха, учуял

справедливость природную?' - 'Учуял, - говорю я досадливо, а сам чухаюсь,

-всего покусали мураши треклятые' (следователь улыбается). Дает он мне

пряник медовый, видно, с ярмарки привезенный, говорит так серьезно:

'Удержишь, Андрюха, если кус свой, против Федьки устоишь - так енто

справедливость и есть, а коли не удержишь - так тоже справедливость

выходит'... 'Как же так, дядь Никола, - спрашиваю, - получается, что кус

имею или не имею, а все одно по справедливости?' Только он ничего больше

не сказал, а во двор меня вытолкал.

Следователь: - Ну как, не отобрал Федька пряник?

Стоменов (блаженно улыбаясь): - Не-е-а... (помолчав немного). Вроде и не

велика наука будет, да только на всю оставшуюся жизнь крепко ее

запомнил. И вот еще чего сказать тебе желание имею: люди это так, дл

удобствов своих, магию то на Белую да Черную поделили... Магия - она маги

и есть, не черная, и не белая, и не какая другая. Она ни цвету не имеет,

ни добра или зла, а только лишь в силах разницу. Называющих себя магами

много будет, да немногие магами являются... И если, по представлениям

вашим, маг черный только черное творит - ни в жизнь ему более сильным не

быть супротив того, кто и белое тоже деет. И белый без черного тоже

слабоват будет...

Следователь: - И здесь выходит, что сила в противоположном?

Стоменов: - Сила в противоположном - и ты, Сергей Дмитрич, завсегда это

помни. Когда инквизитеры эти (инквизиторы. - Так в тексте, примечание

переводчика) неверных жгли, то и в Силу вошли великую. Чистая добродетель

слабит, хотя многие людишки ей поклоны бьют. Зло исключительное слабит,

даже если страх большой вокруг себя сеет. Оттого и дохтора этого, который

детишек изводил по нужде необъясненной, - не только понять можно, но и в

пример показать, как это делается... Зря гримасничаешь, Сергей Дмитрич,

верно калякаю, хоть и непросто принять будет науку мою...

--------------------------------------------------------------------------

Кристо Ракшиев (рассказывает, диктофонная запись):

... Тринадцатого августа следствие неожиданно объявило перерыв. Мне

позвонили домой и сказали, что на ближайшие три дня допрос отменяется.

Двое из советских подполковников улетели в Москву... Наверное, ожидаетс

какое-то распоряжение... Исход просматривался один: Стоменову - Кривошееву

осталось здравствовать на этом свете считанные дни, а то и часы. В лучшем

случае - пребывать в трезвом уме... В субботу, двенадцатого августа,

полковник был, как обычно, спокоен и невозмутим. Может быть, он не был

удовлетворен результатами того, что он делал, но, во всяком случае, живой

интерес сохранял. Даже начал делать в маленьком блокнотике какие-то

пометки... Насторожило меня и то, что их беседы параллельно со мной начали

писать на пленку. Громоздкая система, рассчитанная на двадцать часов

непрерывной записи, медленно крутила свои бобины. По завершению 'сеанса'

бобину снимал и пломбировал дежурный офицер. Я заволновался - это означало