Вит Цетнев

Протоколы колдуна Стоменова

Ни для тебя, и

ни для тебя, и ни для тебя - суки вы, суки, сукины вы дети! Не для вас,

понимаете!

Он говорит для всех, но не для каждого... Посмотри на себя, Сергей

Дмитрич! Может, для тебя? Может, вместишь? Фрейд, Фрейд, а ну-ка ты?

Уразумел? Я смеюсь в лицо своей убогости, я хохочу над вами всеми -

размазывающими свои сопли на паперти церквей...

Ты Маг, Кривошеев, и тебе не поклонюсь я... Но тому поклонюсь до земли,

чье сердце дрогнет и забьется в Силе небывалой! Ведь есть такой! Есть

такие! Кто путь пройти дерзнет, им поведанный, - поклонюсь я поклоном

великим...

--------------------------------------------------------------------------

Шестнадцатый день допроса, четверг...

Стоменов: - В 1941 году, когда война началась, попал один военный немцам в

лапы со всем своим отрядом. Угодили они под бомбежку лютую, ну а опосля,

кто в живых остался, всех в плен взяли. И пошли они по лагерям немецким

странствовать: Майданек, Освенцим, Бухенвальд... Человечишко этот,

которого Степаном кликали, до самого конца войны по лагерям этим скитался,

но выжил, в трубу не попал, от голоду не помер, пулю свою не нашел. В

сорок пятом, весной, сгребли многих - и его в том числе - да и повели

колоннами на баржу старую. План у немцев таков был: загнать их всем скопом

на судно это, трюмы задраить, вывести баржу по реке да там их всех и

потопить разом... Немец уже другой тогда был, поверженный, равнодушный ко

многому. Вот Степан и еще трое товарищей его этим-то и воспользовались.

Шмыгнули они в яму бомбовую, когда колонна шла, и затаились - а никто и

внимания на это не обратил. Свезло, значит. Ну они и бежать... В деревню

какую-то забрели - а там нет никого, ни немца, ни жителя, совсем недавно

ушли, еще пища на столах теплая. Ну, сотоварищи Степановы на еду и

набросились с голодухи-то лагерной, а Степан чуть поел и говорит мол,

будя, ребята, а то помереть можно от сытости неожиданной, желудок не

сдюжит. Ребятки-то его не послушались и кушаньев вволю наели, да только

прав Степан оказался - померли они все уже к ночи. Схоронил их Степан, сил

своих малых не пожалел, а тут и войско советское подоспело: хвать Степана

- и в тыл с курьером, разбираться, значит, как он измудрился, вражина, в

лагерях-то фашистских оказаться. НКВД его быстро в оборот взяло - содрали

одежу, да и спрашивают: 'А где у тебя, родимый, наколочка лагерная будет,

а? В очередь на крематорий стоял? Стоял. А наколочки номерной не имеешь,

хотя у всех других имеется она. Как это понимать прикажешь?' Степан

говорит: - 'Хоть режьте меня, хоть стреляйте без суда и следствиев, да

только правду я говорю. Полк у меня такой то, часть такая-то, проверьте'.

Проверили - есть такое дела. Ну, ему отметочку в документ - и на фронт,

шофером, мол, повоюй пока, а живым останешься - мы с тобой еще потолкуем.

Сел Степан за баранку, да так до Берлина ее и крутил исправно. Поправилс

немного на кашах-то фронтовых. Пострелял даже малость, когда в засаду

немецкую угодил. Из рук чьих-то мертвых автомат взял, да и отстреливался,

четырех немцев положил. Автомат потом сдать пришлось, потому как не

положено ему было. А как только война закончилась - его НКВД хвать, и

по-новому допрос ведет: как, почему, кто в живых еще остался, кто помер из

людей, ему известных, не завербован ли, ну и всякое такое еще...А еще

спрашивают: а не приходилось ли ему делов иметь с неким Кривошеевым,

который в лагере, ему известном доподлинно, надзор вел в учреждении

особом, которое измывательствами всякими занималось над людом лагерным...

А-а, навострил уши, Сергей Дмитрич, я вижу? Тогда дальше слухай.

Учреждение это славы особой не имело, потому как материалом людским

пользовалось весьма скупо и в живых никого не оставляло. Дела их были дл

науки какой-то деянные: то человечка в ледяной воде держут, пока не

помрет, то оперируют без всякого послабления, то ядами особыми травят.

Выходило так, что Степан единственный свидетель был, который Кривошеева

узнать мог, потому как жив остался и умертвлен не был, как все другие, в

тех стенах побывавшие. А случилось ему Кривошеева этого при таких

обстоятельствах видеть: когда под бомбежку Степан попал, засел ему под

лопаткой осколок бомбовый. Да так неудачно, что наружу торчал, болел

страшно, гнил...

Приводят его в начале сорок второго к доктору - а доктор и есть этот самый

Кривошеев. Повалил он Степана на табурет, да и в ухо ему шепчет: 'Ты,

милок, к боли-то приготовсь, потому как инструмент у меня столярный будет,

им я железку из тебя и выковырну,