Ричард Бах

Чайка по имени Джонатан Ливингстон

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Настало утро, и золотые блики молодого

солнца заплясали на едва заметных волнах

спокойного моря.

В миле от берега с рыболовного судна

забросили сети с приманкой, весть об этом

мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей

завтрака, и вот уже тысяча чаек слетелась к

судну, чтобы хитростью или силой добыть крохи

пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои

права.

Но вдали от рыболовного судна и от берега в

полном одиночестве совершала свои тренировочные

полеты чайка по имени Джонатан Ливингстон.

Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил

перепончатые лапы, приподнял клюв, вытянул

вперед изогнутые дугой крылья и, превозмогая

боль, старался удержать их в этом положении.

Вытянутые вперед крылья снижали скорость, и он

летел так медленно, что ветер едва шептал у

него над ухом, а океан под ним казался

недвижимым. Он прищурил глаза и весь обратился

в одно-единственное желание: вот он задержал

дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм...

увеличил изгиб крыльев. Перья взьерошились, он

совсем потерял скорость и упал.

Чайки, как вы знаете, не раздумывают во

время полета и никогда не останавливаются.

Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье,

для чайки это - позор.

Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь,

вновь выгибал и напрягал дрожащие крылья - все

медленнее, медленнее и опять неудача, - был не

какой-нибудь заурядной птицей.

Большинство чаек не стремится узнать о

полете ничего, кроме самого необходимого: как

долететь от берега до пищи и вернуться назад.

Для большинства чаек главное - еда, а не полет.

Для этой же чайки главное было не в еде, а в

полете. Больше всего на свете Джонатан

Ливингстон любил летать.

Но подобное пристрастие, как он понял, не

внушает уважения птицам. Даже его родители

были встревожены тем, что Джонатан целые дни

проводит в одиночестве и, занимаясь своими

опытами, снова и снова планирует над самой

водой.

Он, например, не понимал, почему, летая на

высоте, меньшей полуразмаха своих крыльев, он

может держаться в воздухе дольше и почти без

усилий. Его планирующий спуск заканчивался не

обычным всплеском при погружении лап в воду, а

появлением длинной вспененной струи, которая

рождалась, как только тело Джонатана с плотно

прижатыми лапами касалось поверхности моря.

Когда он начал, поджимая лапы, планировать на

берег, а потом измерять шагами след,

оставляемый на песке, его родители,

естесвенно, встревожились не на шутку.

- Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему

ты не можешь вести себя как все мы?

Почему ты не предоставишь полеты над водой

пеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не

ешь? Сын, от тебя остались перья да кости.

- Ну и пусть, мама, от меня остались перья да

кости. Я хочу знать, что я могу делать в

воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать.

- Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец

без тени недоброжелательности. - Зима не за

горами. Рыболовные шхуны будут появляться все

реже, а рыба, которая теперь

плавает на поверхности, уйдет в глубину. Если

тебе непременно хочется учиться, изучай пищу,

учись ее добывать. Полеты - это, конечно, очень

хорошо, но одними полетами сыт не будешь. Не

забывай, что ты летаешь ради того, чтобы есть.

Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он

старался делать то же, что и все

остальные, старался изо всех сил: пронзительно

кричал и дрался с сородичами у пирсов и

рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и

хлеба. Но у него ничего не получалось.

"Какая бессмыслица, - подумал он и

решительно швырнул с трудом добытого

анчоуса голодной старой чайке, которая гналась

за ним. - Я мог бы потратить все это время на

то, чтобы учиться летать. Мне нужно узнать еще

так много!"

И вот Джонатан снова один далеко в море - голодный,

радостный, пытливый.

Он изучал скорость полета и за неделю

тренировок узнал о скорости больше, чем самая

быстролетная чайка на этом свете.

Поднявшись на тысячу футов над морем, он

бросился в крутое пике, изо всех сил махая

крыльями, и понял, почему чайки пикируют,

сложив крылья. Всего через шесть секунд он уже

летел со скоростью семьдесят миль в час, со

скоростью, при которой крыло в момент взмаха

теряет устойчивость.

Раз за разом одно и то же. Как он ни

старался, как ни напрягал силы, на высокой

скорости он терял управление.

Подьем на тысячу футов. Мощный рывок вперед,

переход в пике, напряженные взмахи крыльев и

отвесное падение вниз. А потом каждый раз его